Отворив прихлопнутую шустрым уродцем дверь, я склонился и пролез в дом. В нос словно с ноги врезали, смрад в доме стоял неестественный. Я даже как-то растерялся, и некоторое время не мог сфокусировать взгляд — не получалось проморгаться, резкость не желала наводиться. В доме одновременно находилась прорва суетящегося и галдящего народу, человек как бы не пятнадцать; в основном бабы. Уродец ловко ввинтился между ними и исчез. Две бабы почему-то сразу окрысились на меня, видимо, перенеся на визитера отношение к покойнице, но я уже подсобрался и мне было на них глубоко насрать. Я стоял, отрешенно глядя на их извивающиеся рты, и недоумевал — хули толку, неужели непонятно, что мне так насрать на них; на все, что они скажут и не скажут; на то, есть они вообще или нет…
Тут меня ожгло — епть, че-то все как растворилось, а на мутном фоне остались только два мерзко кривляющихся рта, похожих на изнанку червивого груздя, это ж эти суки меня хавать пытаются! (Бабы пьют человека пиздой, только обычно она выглядит как плавающий на уровне груди рот) Во бляди, — рассердился я, — невозможно, блядь, расслабиться, тут же кто-то пристроится! Я угрожающе выдохнул и посмотрел на них, и они показались мне чем-то маленьким, холодным, слипшимся и отвратительным. Как яйца! Сила вышла смехом, пришло очень смешное сравнение — они были похожи на отрезанные от мертвеца яйца, облепленные пылью и мусором, влажные, холодные и бессильные.
Бабы тут же бросили дерзить, одна убежала вглубь дома, а вторая, та что потолще, как ни в чем ни бывало продолжала возиться с тестом на столе.
…Ептыть! Эта вон даже не понимает, что делает! Н-да… — подумал я, — домик. И сук этих кто-то спецом научил, они вон вообще никакие, а уже смотри чем промышляют! Сами хуй додумались бы!.. — мне окончательно надоело стоять в этом гадюшнике, и я даже хотел уйти, забив на все эти памятки и прочие старушечьи причуды, но тут появился давешний кривоногий уродец с какой-то хренью в правой руке. Подойдя ко мне вплотную, он довольно борзо спросил, а че это я тут стою улыбаюсь, типа покойник в доме, а ты тут улыбаешься. Я на секунду замер, не зная, как реагировать, но что-то поддержало меня, и я вдруг понял — да хули с этим чмом базарить, он харчка не стоит, не то что базара. Отчего-то рассердившись, я вырвал у него сверточек и вышел из дома.
На улице было просто классно — к вечеру подморозило, и незамусоренный снег искрился под ДРЛками уличного освещения, вокруг ДРЛок переливались изумительные фиолетовые ореолы. Крупные, такие бывают только в деревнях. Я жадно вдыхал сладкий морозный воздух, тщательно вытирая ноги об сугроб. Мужика не было, и я знал, что разминулся с ним буквально на секунды, что он специально так все сделал и ждать его бесполезно. Даже слегка расстроился. Мне не хотелось одному ехать сразу обратно, я с удовольствием бы отвез сначала его. На трассе — там да, там мне никто на хрен не нужен, я на трассе врубаю музыку и давлю гашетку, пугая не по мотору борзые двенашки и уебищные нексии, а вот переться в одиночку до Багарякского поворота мне почему-то не хотелось. Но ничего не попишешь, и я поперся обратно к Яшчерэ, до самой трассы уткой переваливаясь по бугристому проселку. Самое смешное, что я так никогда и не удосужился узнать, за чем же ездил — как бросил этот сверток на сидуху, так ни разу о нем и не вспомнил за всю дорогу, потом отдал Яшчерэ, поленившись спросить о содержимом. Может, я упустил между пальцев какую-то тайну; а может нет, и вся эта движуха была только из-за того, чтоб показать мне шоу, но тогда можно было все сделать гораздо проще… Ладно. Все равно сейчас уже поздно.
Муха определенно гнала человека, вплоть до того, что разбегалась по теплому как парное молоко воздуху и стукалась в пропотевшую майку. Человек даже не особо удивился ее первому тычку: какая-то его часть догадывалась, что эта невесть откуда взявшаяся посреди леса муха — последнее китайское предупреждение, и ждала чего-то в этом роде, забившись в самую глубину тела, подальше от его внешних границ. От кожи, которую, слегка холодя, трогал странный здешний ветерок.
Приближаясь к Месту, человек с удовольствием подставлял лицо под ветер; пусть он нисколько не охлаждал, зато было просто приятно. Лесной августовский букет — запах сена, сохнущего на склоне, камфарный дух огромных сосен; из маленького распадка, что отделял восточный склон горы от такой же безымянной соседки, отчетливо потягивало сыростью низового ручья. Не гнилухой стоячей, а чистой лесной водицей, незаметно текущей под дерном. Когда человека зацепило и он бездумно, не удивляясь, отвернул от намеченного маршрута и взошел на неестественно ровную площадку, врезанную в осыпающийся склон, — первым делом он заметил именно этот странный ветерок, тихо кружащий над обросшими лишайником валунами.
Человек скинул полупустой рюкзак и удобно поставил мокрый кед на небольшой валунок, стараясь не содрать рыже-бурую шершавую корочку с камня. …Странно. — подумал словами человек. — Такое ощущение, что я пришел. Точнее, Пришел. Да, именно Пришел… Прочухав возможность откосить, ноги, спина, мочевой пузырь, все его органы бросились наперебой докладывать: «Слышь, хозяин, мы, конечно, не то чтобы так уж устали; че там — десяточка с утра пройдена, да прогулочным шагом — фигня! Только давай, раз уж тебе тут так нравится, посидим немного, а? Хорошо-то как здесь!»
…Мне тут нравится? — удивился человек. — Хорошо? Хотя…
На самом деле ему было как-то ладно здесь, словно дома, на кухне, где пахнет кофейком, урчит холодильник и тикают дурацкие, но такие родные часы. Да и кеды промочил, че бы не присесть, не подсушить. …А ветер-то тут, смотри-ка, вон что! — заметил человек и оглядел площадку, пытаясь понять, как же так получается. — Не, молодчина, что все-таки выбрался перед учебным годом! И хорошо, что один — в толпе такого ни в жизнь не увидишь. Такое маленькое чудо…